otonia
Пожалуй, один из самых неожиданных опытов, полученных в результате жизни в Токио, был новый взгляд на свою культуру. Взгляд из-вне. Понимаете, свою культуру воспринимаешь обычно как должное, как нечто само собой разумеющееся. Можно даже любить её, но не видеть в ней ничего особенного с точки зрения возможности её экспорта.
А потом в моей жизни появилась Кайли. Наполовину-японка, наполовину-австралийка, сложно даже представить более далёкого от России человека. Но именно в ней я почувствовала что-то такое родное и знакомое. Что-то неожиданно русское. Именно с ней я впервые испытала желание не только узнавать, но и делиться, рассказать всё своё, видимо чуя в ней благодарного слушателя.
Вручила ей Преступление и наказание Достоевского просто потому что свербило до невозможности - сложно придумать для этой книги более подходящего человека.
Подарила ей как-то матрёшку. Она не знала, что это такое, и это меня до глубины души поразило. Ведь матрёшка, балалайка, водка, это также незыблемо, как и гейша, самурай и сакэ. Как пляжи и кенгуру.
В порыве вдохновения включила ей "Тот самый Мюнхгаузен" и встретила, кажется, полное одобрение с её стороны, чему была невыразимо рада: это один из моих любимейших советских фильмов.
На прощание мы смотрели "Москва слезам не верит". В ту самую, последнюю мою ночь в Токио.
А потом был автобус на Синдзюку, были прощальные объятия, слезы, и вот я сижу и смотрю на неё сквозь стекло автобуса и пишу ей в лайн, что Москва слезам не верит.
"Москва не верит, но мы в Токио, так что все в порядке" - пишет мне в ответ Кайли и мы обе смеёмся сквозь слезы.
Мне не хватило времени, чтобы показать ей все.
Как я хочу, чтобы она ко мне приехала.
А потом в моей жизни появилась Кайли. Наполовину-японка, наполовину-австралийка, сложно даже представить более далёкого от России человека. Но именно в ней я почувствовала что-то такое родное и знакомое. Что-то неожиданно русское. Именно с ней я впервые испытала желание не только узнавать, но и делиться, рассказать всё своё, видимо чуя в ней благодарного слушателя.
Вручила ей Преступление и наказание Достоевского просто потому что свербило до невозможности - сложно придумать для этой книги более подходящего человека.
Подарила ей как-то матрёшку. Она не знала, что это такое, и это меня до глубины души поразило. Ведь матрёшка, балалайка, водка, это также незыблемо, как и гейша, самурай и сакэ. Как пляжи и кенгуру.
В порыве вдохновения включила ей "Тот самый Мюнхгаузен" и встретила, кажется, полное одобрение с её стороны, чему была невыразимо рада: это один из моих любимейших советских фильмов.
На прощание мы смотрели "Москва слезам не верит". В ту самую, последнюю мою ночь в Токио.
А потом был автобус на Синдзюку, были прощальные объятия, слезы, и вот я сижу и смотрю на неё сквозь стекло автобуса и пишу ей в лайн, что Москва слезам не верит.
"Москва не верит, но мы в Токио, так что все в порядке" - пишет мне в ответ Кайли и мы обе смеёмся сквозь слезы.
Мне не хватило времени, чтобы показать ей все.
Как я хочу, чтобы она ко мне приехала.